НОВОМУЧЕНИКИ И ИСПОВЕДНИКИ БЕЛОЕЗЕРСКИЕ

оследней из всех монастырских насельников Белозерья ушла из земной жизни послушница Ферапонтова монастыря Александра Арлакова. Она умерла 8 февраля 1994 г. на 101-м году от рождения. О своей судьбе рассказывала сама Александра, но очень скупо. Всякие расспросы считала любопытством, а значит, грехом и пресекала их. Только иногда что-нибудь вдруг скажет по случаю из прошлого своего, но немного. Когда говорила, то читала по памяти псалмы или молитвы вспоминала, растолковывая трудные слова.

Родилась Александра Адриановна в 1893 г. в деревне Малаховской Кадниковского уезда Вологодской губернии, в благочестивой и богобоязненной крестьянской семье. Приходская церковь, с которой были связаны её детство и юность, освящена во имя бессребреников Косьмы и Дамиана.

Пошли как-то старушки по монастырям, Александра попросилась с ними. Дойдут до деревни, рассказывала она, пойдут по домам хлеба просить. Что накладут в подол, на всех делили — и пирогов, и картошки, и хлеба. На следующий, 1914 год троюродная сестра Мария предложила Александре пойти вдвоём по монастырям, с тем, чтобы в каком-нибудь остаться. Слышали девушки, что в Вологодском Свято-Духовом монастыре принимали тех, кто давал вклады, бедных не брали, пошли в Горицы. В Горицах им предложили остаться, брали без вклада, но они не остались, а отправились в Ферапонтов монастырь. Беседовала с ними игумения Серафима. Монастырь был бедный, своей земли не было, её арендовали. Девушки остались. Александре шел 21-й год, Марии не исполнилось 20.

Когда принимала, игумения сказала:

— Запомни, Сашенька, только два слова можешь говорить — "простите" и "благословите".

— Больше я ни о чём не смела спрашивать, — ответила Александра на мою просьбу рассказать поподробнее о жизни монастыря и на сетование, что на важные для историка вопросы она ответить не может.

Приставили молодую послушницу к старице Алевтине в гостиницу, потом перевели на кухню. Послушницам доставалось и на огороде, и в поле. Сами кололи и пилили дрова, пахали тоже сами. Пекарня, где трудилась Александра, была вместе со столовой, в новом деревянном корпусе. Работали по четверо, менялись по очереди. Вставали раньше всех в монастыре, а утром надо было на службу в церковь. Станут, бывало, на коленочки и дремлют. Сестры жалели, не будили.

Первое время, когда попала в пекарню, поселили Александру с одной старицей, а та прогнала её из келлии, пришлось девушке спать прямо в пекарне, на плите. Ночью тараканы одолевали. От их укусов руки и лицо покрылись чёрными точечками. Увидела как-то игумения её руки, стала дознаваться, почему ко хлебу допустили больную, думала, что это болезнь. Вызвали к матушке Александру, та всё рассказала. После того её в другой келлии поселили и чистоту на кухне навели.

Вскоре наступил 1917 год. Началось то, что предсказывали святые и юродивые. Ходил такой и в Ферапонтов монастырь, прозорливый Ваня, носил всё рваное. За 10 лет предсказывал, что все церкви и монастыри травой зарастут. Когда настали трудные времена, он продолжал в монастырь приходить. Его сестры покормят и просят, чтобы не рассказывал никому, а он тут же пойдет и расскажет, чем его кормили.

Когда расстреляли игумению Серафиму, сестры растерялись: что будет с монастырём? Кто станет игуменией в такое тревожное время? Год жили без игумении, за старшую поставили письмоводительницу Александру Самойлову. Вместо игумении начальником над монахинями власти назначили парня из Ферапонтова — Нифонта Акимова. Он не притеснял сестёр, разрешал молиться, а через год сам ушёл. Сказал, что нечего ему тут монашек сторожить, они ничего худого не делают. Потом игуменией стала матушка Мартиниана. Через 10 лет всех изгнали. Пошли сестры кто куда. Те, кто были из ближних деревень, вернулись домой, иные уехали подальше, одна или две послушницы вышли замуж, в том числе Мария Березина, пожалевшая четверых сирот, оставшихся без матери в семье Ферапонта Смирнова. Часть монахинь отправились в Среднюю Азию, оттуда слали посылки матушке Мартиниане, жившей тогда в Кириллове на квартире.

Александра Арлакова оставалась в Ферапонтове ещё некоторое время после закрытия монастыря. Когда сгорел келейный корпус, в котором она жила, пришлось совсем уходить. Потом председатель сельсовета Михаил Замараев тайно её предупредил, что, если она не уедет куда-нибудь, её, как монашку, замучают на лесоразработках, "лишат голоса", посоветовал уехать в Петрозаводск. С оказией, незаметно Александра отправилась в октябре 1929 г. в Карелию. Там пришлось пойти сначала в прислуги к командиру НКВД в Петрозаводске А.А. Югину, потом работала в совхозе, на лесопильном заводе, наконец, санитаркой в психиатрической больнице. Душевнобольных не боялась, успокаивала, как могла.

Во время Финской войны комиссия признала у неё заболевание головы, и она вернулась в Ферапонтово. Кормилась огородными работами по деревням, пряла лён, ходила в пастухах, работала в медпункте, в цыпинской школе. Но здесь её ожидала большая скорбь, которая чуть не лишила её с сестрой жизни. Время было голодное, и, чтобы иметь себе дополнительный паёк, заведующая школой уволила Александру, сказав, что сама будет делать её работу.

Для Александры начался настоящий голод, она совсем ослабела. Ели лебеду, мусор из-под зерна. Однажды, встретив её бредущей, заведующая насмешливо спросила:

— Чем же ты питаешься? Святым Духом?

— Святым Духом, — ответила Александра. Та предложила свою юбку, но послушница не взяла, сказав — юбку не станешь есть.

Тогда с Александрой жила в Цыпине её младшая сестра Наталья, крестница. Сёстры так голодали, что Наталья решилась на отчаянный шаг: взяла что-то с поля — то ли колоски, то ли овощи. Заметив, заведующая (1) послала дежурить ночью дочь-пионерку, чтобы та, заметив вора, сорвала с него вещь, по которой его признали бы. Дочка сорвала с головы Натальи платок. Наталья и не отпиралась. Её засудили на восемь лет тюрьмы и увезли.

Александра осталась одна, от голода опухла, стала умирать. И вспомнила, что хоть её и уволили, но какие-то деньги ещё в РОНО должны были дать. Чтобы получить остатки недоплаченных денег, надо было идти пешком в Кириллов. А это 18 километров... И она поползла... Не помнит, как добралась до Кириллова, но деньги получила. Выжила.

Поведала она этот случай только потому, что спохватилась, почему не молится за ту женщину. Хоть та и обрекла сестёр на голодную смерть, но давно уж сама умерла, а Александра спустя полвека вспомнила, что не молится о её упокоении — а ведь надо молиться за своих обидчиков.

— Так уж Богу, видно, угодно, чтобы я умирала с голоду, да не умерла. В детстве было предсказано матери, что буду умирать 50 лет, а если не умру, век будет долгим.

Перебралась она в Белозерск. Жила в крайней нужде. Работала на чужих огородах за тарелку супа, чистила туалеты. Когда открыли церковь, стала петь на клиросе, потом благословили быть псаломщицей. Платили в церкви непостоянно, первый год совсем не платили. Пенсию она не получала, её 50-летний стаж пропал, младшие сёстры сожгли трудовую книжку, считая это бесовским изобретением. Получала пособие по старости — 27 рублей. Из своих грошей Александра часть относила в церковь, а часть раздавала милостыней, находя кого-то ещё беднее себя.

С возвращением Натальи из тюрьмы удалось за небольшую сумму купить в долг на троих маленький домик. Третьей была больная женщина, которая внесла большую часть суммы, чтобы сёстры "доводились" с ней до смерти. Они ухаживали за больной до её смерти и ещё не одну старушку потом выхаживали в своём домике, ставшем приютом для многих бездомных и богомольцев. Всех кормили, чем могли, всем давали ночлег, уход и доброе слово.

Познакомил меня с сёстрами Арлаковыми белозерский звонарь Андрей Онегин. Он жил тогда у сестёр потому, что больше его никто у себя не принимал. Был он очень молод, честен и горяч. То есть говорил всегда и всем правду, невзирая на лица и должности. Поэтому недолго он пробыл в Белозерске. Андрей вырос в детском доме, уверовал в Бога, стал собирать колокола для белозерской церкви. Его начали преследовать, несколько раз по вызову инструктора райкома арестовывала милиция, там у него отбирали старинные книги, которые ему давали бабушки. Потом его вызвали как-то в Вологду и по требованию уполномоченного по делам религии уволили. Однако колокола Андрей успел собрать и звонил самозабвенно. Радостнее этого ничего для него не было. Его никто не учил звону, от рождения он был чрезвычайно музыкален. Пытался сам освоить звоны, на чём только ни пробовал.

Помогла послушница Александра, она хорошо помнила, как звонили в Ферапонтове, сама звонила на Пасху. Объяснила, как в какой колокол ударять. Ещё она умела передавать языком звоны, при этом показывая руками и ногами, как это делать. Андрей склеил из картона колокольню, подвесил бумажные колокола и учился. А над своей раскладушкой в углу развесил малые колокольца и звонил, как в монастыре, к трапезе и молитве. Арлаковы очень жалели Андрея Онегина, утешали, как могли и терпели его горячность. Когда он прощался, уезжая, благословили его иконкой Кирилла Новоезерского.

Их домик напоминал Марфо-Мариинскую обитель, где Натальюшка была Марфой-хозяюшкой — чистота и уют были её заботой, Александра же была Марией, почти всё время молилась, особенно по ночам. Молитвенность её поражала. Ночью, когда бы ни проснулся, она всё поклончики бьёт — это в 90 лет! Или стоит на коленях с воздетыми руками, пока никто не видит. Но разве укроешься в маленьком доме?

До 95-ти лет пела на клиросе, и, хотя голос становился хрипловатым, никогда не фальшивила и крепко держала тон. Тогда петь красиво в белозерской церкви было некому: молодых не было. Бабушки тянули, как умели. Александра с Натальей пели на два голоса. Придут, бывало, из церкви, попьют чайку и опять поют то, что на службе только что пели. Казалось, и усталости не знали. Не отдыхали после службы, а любили вести духовные беседы. Почти всегда в доме кто-то был, заходя попить чаю перед дорогой в дальние деревни.

Александра только в последние годы стала присаживаться во время службы, и то просила за это прощения у священника. Но на чтении Евангелия неизменно стояла, как бы ни была немощна. Иногда не могла дойти после службы домой, оставалась в сторожке или брела часами, отдыхая подолгу на чьём-нибудь пороге или дровах.

Более всего отличали Александру в отношениях с людьми её благожелательность и любовь ко всякому человеку без разбора. И епископ, и пришлая цыганка находили в её доме приют и душевную пользу. Если в доме оставались на ночлег, то после всенощной, ночью, когда все спали, она готовила на завтра нехитрую трапезу, чтобы, придя из храма после службы, было чем гостей угостить. Это были необычайной простоты и вкуса уха из сущика или похлёбка, приготовленная в русской печи, ещё налетушки, или круглянки, — принятые на Севере пироги с кашей или картофелем. Как-то я спросила:

— Александра, почему у вас так всё вкусно? Я то же самое кладу в суп, а так не получается.

— С молитовкой надо готовить. И святой водой всё окроплять, — ответила она.

И ещё: с любовью к людям — такой, какая была у Александры, —добавлю я теперь. Щедрость была во всём. Для людей ничего не было жалко. Всё, что было в доме, выставлялось на стол. После смерти Натальи Александра спешно начала раздавать все вещи, принадлежавшие покойной. Говорила, что грех держать их до сорокового дня, надо, чтобы с первого же дня молились об усопшей. Своих вещей у неё не было. Всё имение — несколько книг, иконы в углу, большей частью бумажные, да сундучок с разной ветошью для обихода — кусочки тряпочек, завязочки и несколько одежд, отданных ей впомин после кого-нибудь. Их она тоже спешно раздавала. Даже домик ей не принадлежал — записан был на сестру.

Домик этот, в котором жили сёстры, врос в землю, покосился, и было непонятно, на чём держалась крыша, вся в дырах. Но удивительно покойно в нём было и радостно. Сколько житейских волн разбивалось об этот милый сердцу домик. Время здесь буквально останавливалось.

— Мы ведь ещё николаевские, — сказала как-то Наталья Адриановна. Только спустя время я осознала смысл сказанного: это значило быть современниками ещё "той" эпохи, времени Государя императора Николая Александровича! А после этого оказаться уже нашими современниками и не заблудиться в наступившем хаосе! Поражало отношение сестёр ко всему происходящему в мире, оно было очень здравым в мудрым — ни возмущения, ни стенания. Всё так и должно быть: исполняется предсказанное, надо больше молиться и каяться в своих грехах.

Когда Александре исполнилось 100 лет, отдел социального обеспечения подарил ей машину дров. Это был очень нужный подарок, но было что-то в этом и забавное: дрова-то были неколотые. До Ферапонтова из Белозерска Александра ходила пешком до 85-ти лет — навещала духовную родину. Дойдёт до Шексны, переночует у переправы в чьём-нибудь доме сидя, утром на первом пароме пересечёт Шексну и опять пешком, всего — 60 километров.

Дожила до открытия в монастыре прихода, молилась со слезами в действующем храме. После службы поправила псаломщицу: "Почему не поёте тропарь преподобному Мартиниану? Здесь его мощи лежат, он хозяин монастыря, надо петь". Открытия монастыря не дождалась.

О том, какие духовные дары стяжала послушница Александра, можно только догадываться, но примеры её прозорливости видели многие, кто знал её близко. Говорила она всегда мягко, но прямо. Когда обличала, обидно не было. Как-то так скажет, что на душе и царапины не останется. А говор её слушать было упоительно. Речь грамотная, образная, совсем не похожа на современную — ещё николаевская речь. Очень простой и мудрый язык. Неисчерпаемым его источником было Евангелие, которым жила Александра.

Ровно век прожила Александра и умерла мученически, в пожаре. В том 1994 году были сильные морозы. Соседка, которая ухаживала за ней, сильно топила, но дом не держал тепла. Александра очень мёрзла и часто сидела прислонясь к маленькой печке-столбянке. Кирпичи раскалялись, а на ней было ветхое пальтецо. Когда соседи увидели дым, пожар успели загасить, но Александру нашли лежащей под столом — то ли задохнулась, то ли испугалась.

За две недели до происшедшего я навестила её. Она прощалась с грустью, благословила на дорогу. Уже несколько лет она прощалась так, как в последний раз, — годы немалые. И вызывали меня не раз к ней, умирающей, но всё как-то обходилось. Бывало, из крайних состояний она выходила. Как бы ни недомогала, а не жалела себя, не залёживалась и вставала на молитву и труды. На этот раз телеграмма была о необратимом.

К смерти Александра готовилась всю жизнь, часто исповедовалась, причащалась, на исповеди всегда плакала, сокрушаясь о содеянном грехе. Смерть не раз приходила за Александрой, но потом отступала, что-то держало её на земле до времени. Во время похорон Натальи, в церкви, где сёстры столько лет верой и правдой служили Богу, Александра сильно плакала. Когда её стали утешать, сказала:

— Не унимайте меня, я от радости плачу. Так все складно устроилось: и отпевают в церкви, и гроб нашёлся, и всё по-христиански. Где бы мне одной всё это управить? Я Бога благодарю за всё.

На кладбище подошла к ней соседка:

— Не беспокойся, баба Александра, умрёшь, мы и тебя похороним, как положено.

— Я об этом не беспокоюсь, всяко не оставите лежать тело — закопаете. Это всё телесное, надо о духовном заботиться. А я — грешница, вот о чём мне надо думать.

Жизненный крест — это не разовый подвиг. Каждому возрасту полагаются свои испытания, а вековая старость — труднейшее испытание веры. У Александры вера была сильнейшим из всех свойств её души. Жизненный крест, который она несла, был большой, тяжёлый. Девочкой приснился ей сон: стоит перед ней чугунный крест и она пытается его сдвинуть. "Тятя, помоги, — обращается к отцу, — мне его не поднять". "И поднимешь, и понесёшь», — ответил отец. И действительно, понесла по жизни Александра свой чугунный крест — с помощью Божией.

(1) Имени её не называю, живы дети, в том числе и та дочь, которая участвовала в суде над Натальей. Однажды она сама, уже пожилая учительница, рассказала историю об этой краже, но только как пример того, что в среде верующих есть нечестные люди — воры. Рассказала при настоятеле только открывшейся в Ферапонтове церкви — иеромонахе Арсении. Отец Арсений, близко знавший сестёр Арлаковых и почитавший их как стариц ещё по Белозерску, где служил несколько лет до того, совершенно неожиданно для рассказчицы стал её обличать: "Как же ты могла так поступить! Ведь люди с голоду умирали по вине твоей матери. Пока старицы живы, поезжай в Белозерск, упади им в ноги и проси прощения". Но она не послушалась, а выговор батюшки расценила как ещё одну неправоту верующего человека — теперь уже пастыря. Сами сёстры давно простили своих обидчиков — покаяние нужно было самой учительнице.