История
Достопримечательности
Окрестности
Церкви округи
Фотогалерея
Сегодняшний день
Библиотека
Полезная информация
Форум
Гостевая книга
Карта сайта

Поиск по сайту

 

Памятные даты:

 

Праздники

Памятные даты

 

Наши сайты:


Подготовьте себя заранее к поездке в

Ферапонтово

http://www.ferapontov-monastyr.ru/
http://ferapontov-monastyr.ru/catalog/
http://www.ferapontovo-pilgrim.ru
http://www.ferapontovo-archive.ru
http://www.ferapontovo-foto.ru/
http://www.ferapontov.ru/
http://www.patriarch-nikon.ru/
http://www.tsipino.ru/
http://a-russian-troika.ru
http://a-hippotherapy.ru

Прогноз погоды:


Ферапонтово >>>


Яндекс.Погода


На главную Карта сайта Написать письмо

На главную Библиотека Белоезерский Патерик Кирилловский уезд в XX веке (Новомученики и исповедники белоезерские) Прозорливцы белоезерские

ПРОЗОРЛИВЦЫ БЕЛОЕЗЕРСКИЕ


НОВОМУЧЕНИКИ И ИСПОВЕДНИКИ БЕЛОЕЗЕРСКИЕ


Прозорливцы белозерские



В эту главу включены отдельные воспоминания и отрывочные сведения о прозорливых белозерских; содержат они в основном случаи обращения по житейским делам и случаи исцелений. Рассказы, к сожалению, мало сохранили памяти об обращениях за духовными советами или о подвигах горицких стариц. При публикации сохранён авторский стиль.


Архимандрит Иоанн Новоезерский (Николай Новинский) великий старец был, молитвенник, прозорливец. Он пришёл из монастыря Кирилла Новоезерского в Нило-Сорскую пустынь. Однажды во время литургии ему явилась Божия Матерь. Было это перед самым закрытием пустыни. Как он плакал тогда! Он знал все мысли приходящих. Помню, как пришёл к нему после двухмесячной болезни, еле добрался до монастыря, ходил согнувшись. После исповеди у о.Иоанна исцелился от болезни, будто её и не было.

Когда монастырь закрыли, он жил здесь же. К нему много народу ходило. Он никогда денег не брал и всех, кто приходил к нему, и за кого просили помолиться, записывал в синодик — такие толстые тетради были у него — и всё каждый день прочитывал. Потом он ослеп от этого, но продолжал принимать людей. Даже слепым знал, кто к нему приходил, называл всех по именам. Очень скорбел, что не может поминать всех по своей тетради, и говорил, что надо молиться за весь мир. Ещё говорил, что священникам нужно исповедовать каждого, после общей исповеди могли разрешать грехи только такие великие угодники Божии, как о.Иоанн Кронштадтский, а нам, грешным, обязательно нужно принимать исповедь у каждого. (Рассказ Александра Грошева, запись А.Трофимова 1980 х годов.)(1)

Батюшка Иоанн уже слепой был. Приехал в Горицы. К нему пошла учительница Александра Петровна, она мне и рассказывала. С ней была девочка 10-ти лет, из нашей деревни. Как ходила в церковь в чёрненьком платьице и в чёрненьком платочке, так и к старцу вошла. Старец с учительницей не говорил, а когда под благословение подошли, он захватил голову девочки и говорит: "Деточка, какая ты хорошая, какая ты чистая, какая ты будешь плохая! Как мне тебя жалко". А о.Иннокентий (2) говорил потом, что молится за девочку: раз о.Иоанн так сказал, что будет что-то с ней страшное. Вот так он сидел и приговаривал: "Сбросишь ты чёрное платьице, сбросишь ты чёрный платочек. Какая ты сейчас хорошая, какая ты будешь плохая!".

Началась война. Приехали эвакуированные из Ленинграда, поступила она работать в райпотребсоюз. У кладовщицы, где я жила, она молоко брала от коровы. Как-то нет её и нет, пришлось мне молоко нести — посуды-то тогда мало было, кринок не остаётся. Прихожу, а они с ленинградскими подружками вино пьют. А в то время был позор, чтобы кто-то из девчонок выпивал.

Через день она приходит ко мне: "Сходим к мать Калерии". Хозяйка меня отпустила. Заходим в дом, а мать Калерия и говорит: "Какая ты хорошая, какая ты хорошая! У меня тоже была такая девушка хорошая, а рехнулась да добровольцем в армию ушла". Оказывается, у неё уже заявление в кармане лежало — добровольцем в армию идти, так матушка всё знала.

Но всё равно, не сейчас, а позднее она ушла в армию добровольцем, а так как работала она на складе под Мурманском на аэродроме, где вино летчикам давали, но не все пили, вино оставалось, она и стала попивать и потом спилась. О Новоезерском монастыре (около 1926 г.). Запустение было страшное, в корпусах лес лежал, лесорубами свезённый. Лошади стояли в нижних этажах корпусов, навозу накоплено не за один год. Мост на остров разобран — истопили в печах, одни сваи стоят. К острову надо на лодке подплывать. В монастыре было ещё семь монахов-старичков. На праздник преподобного Кирилла Новоезерского собралось 14 священников, несколько диаконов, служба была очень торжественная, а батюшки Иоанна уже и в храме не было. Он слепой уже был. Мы к нему под благословение в келлию приходили. Мне было тогда лет 14. (Рассказ Евгении Васильевны Тихоновой, 1912 г. рождения, родом из деревни Остолопово Кирилловского уезда, запись 1995 г., г. Звенигород.)


Епископ Кирилловский Тихон (Тихомиров). Наша деревня — Соровского прихода, в трёх километрах от Сорова. Когда расстреляли епископа Варсонофия, прислали епископа Тихона, а через полгода или через несколько месяцев закрыли монастырь Кирилло-Белозерского, он — в Нило-Сорскую пустынь, потом и её закрыли. Куда ехать? Из Нило-Сорской пустыни архимандрит Иларион говорит: "Владыко святый, куда мы будем ехать? Поедем в Сорово, там всё-таки наш батюшка служит, который здесь в монастыре жил (игумен Иннокентий (Калинин). — Е.С.). Они переехали в Сорово и семи лет там были.

Девочками мы ходили к владыке. Сейчас всё иподиаконы, а тогда мы облачали и с посохом стояли. Шестеро нас было, одна ушла в мир. С нашей деревни четыре девочки ходили. Мне было семь с половиной лет, когда я первый раз с посохом стояла. Мы по очереди помогали, ходили везде, где владыка служил, и в Ферапонтов монастырь, и в Новоезерский. Владыка Тихон наставлял, чтобы одинокие были, в чистоте. Когда читал ежедневно акафист святителю Николаю, на 5-м икосе он особую молитву ввёл, за всех девиц, каких знал...

Девушкой позвали меня в няньки, я ехать не хочу, а мама отправляет от лесозаготовок. Пришла я к владыке за советом. Было это в 1932 г.

— Кто тебя обидел?

— Все обидели.

— Что случилось? — Сидит, слушает. — А в лесу-то ещё не была? Ты знаешь, что такое 200 кубометров на человека? Надо успеть норму выполнить. Хлеба и картошки на неделю несёшь из дома. Придёшь из лесу, картошку стылую сваришь в котле. Обсушиться негде. Истопочки в лесу — избушки с маленькой печечкой. Кто посмелее, тот подсушится. А ты, говорит, никогда не высушишь. (Я несмелая была.) И не обижайся, а и я скажу: надо ехать в Москву. А чего наслушаешься в лесу, молодёжь друг перед дружкой что только не творят.

Когда владыка работал в лесу, простудил ноги. Как переехал в Нило-Сорскую пустынь, его сразу на лесозаготовки послали. А до того сроду топора в руках не держал. Каково ему было в лесу-то? Отслужит праздник — и в лес, за пустынь. Бывало, в НКВД через день-два вызывали. Зима, в калошах — никакая обувь не лезла, больные ноги были. Тогда у владыки после того началась водянка.

Комнатка у него в Ярославле была крошечная, в ней помещались койка, ящики с книгами и столик. Между столиком и койкой можно было только боком ходить. Жил он без всякой копейки, и за комнату ещё надо было платить. Ему старались собрать, кто ехал, что могли: грибы сушили, щавель, клюкву собирали.

Когда жила в Москве, не знала, как окормляться, кругом такое творилось, и со священством тоже, в храмах обновленцы, не знаешь, в какой храм ходить. Такая скорбь была. И вдруг я вижу сон: я в лавре преподобного Сергия и стоит очередь прямо с улицы на благословение. И я стою. Подхожу — владыка Тихон. Благословляет и говорит: "Как жила, так и живи". Я и не стала больше духовника искать, успокоилась. Владыка и при жизни много раз говорил, что трудно духовного отца найти. Наставлял, чтобы жили в чистоте. (Из рассказа Евгении Васильевны Тихоновой, запись 1995 г., г. Звенигород.)


Игумен Иннокентий (Калинин), настоятель Нило-Сорской пустыни, после её закрытия служил в Сорове. Его арестовали в 1937 г., умер он в Белозерской тюрьме. Гоняли на допросы постоянно из Белозерска в Кириллов, зимой. Туда да обратно надо было ходить, а он слабенький. Многие ходили из нашей деревни за ним. Последний раз его привезли, лицо только чуть-чуть видно, шарфом весь опутанный. Его везут на лошади, а народ за ним идёт. Его все уважали, так уважали!

Стал на первую ступеньку у нарсуда, повернулся ко всем, а сопровождающий:

— Гражданин Калинин, поворачивайся, туда иди.

И всё это сделал председатель сельсовета, который нас всех ненавидел. Как идём в церковь через Зажабье, всяких насмешек наговорят, чего не услышишь. Мы старались летом по лугам да по лесам ходить, чтобы никто не попадался. Предатель Быков с Суслы взял насыпал серебра старинного в прорубь, пошёл в милицию и заявил, что Калинин, где воду берёт, высыпал серебро. Никакой вины-то не было. Его арестовали. Уж так его допросами замучали.

Вызвали на допрос старосту:

— Медведев, Калинин вас агитировал против колхозов?

Староста говорит:

— Я не слышал, чтобы он агитировал.

Отец Иннокентий говорит:

— Ну что вы, вспомните, я же говорил против колхозов, — он уже устал от допросов, сказал, чтобы не возили больше.

Вот его привезли с допроса опять в тюрьму. Была в тот день баня. Он пришел из бани, простонал и скончался. Вот мученик!

Когда разоряли все монастыри, в Нило-Сорской ещё оставалось семь человек: архимандрит Иларион, схимонах Илия, игумен Серафим, архидиакон Лазарь, диакон Арсений, монах Дорофей и монах Платон, старенький-престаренький, — все мученики. (Рассказ Е.В. Тихоновой, запись 1995 г., Звенигород.)


Монахиня Нектария. Была в Леушинском монастыре блаженная монахиня Нектария, прозорливая старица. Ездили к ней архиереи, беседовали, спрашивали совета, особенно когда настало трудное время для Церкви. Приехал и я однажды поговеть в Леушино, исповедался, причастился, после чего духовник монастыря позвал к себе чай пить. После беседы сказал: "Сходи обязательно к матушке Нектарии. Она не всех принимает, но тебя, думаю, пригласит".

Зашёл к ней, матушка приняла, полтора часа беседовали. Мать Нектария была из дворянок, из богатой семьи, очень образованная. Когда зашёл в её келлию, кровати не увидел — спала на досках, на полу, сидя. Подремлет, прислонившись к стене, и снова молится. К ней много народа ездило, особенно в 20-х годах. Мне она многие забытые грехи сказала. Помнится, говорит: "Думаешь, это не грех, а это большо-о-ой грех". И говорит, как всё было. Потом сказала, как буду жить, где, какие большие скорби ожидают.

Рассказала, как была восхищена во сне на небо. Там увидела усопших младенцев. Они играют в веночках, кругом цветы, птицы летают, такое чудесное пение, красота неописуемая. Видела прекрасные храмы, в которых служили священники в митрах. Иных узнавала, среди них были те, которые ещё были живы. Некоторые священники стояли у дверей. Она спросила, почему не входят в церковь, ответили, что служили нерадиво на Земле, потому здесь не могут войти внутрь. Ещё говорила, что те, кто ухаживают за больными и престарелыми, очень счастливы там, им уготована великая награда от Господа — она видела их селения. (Воспоминания А.Грошева, запись А.Трофимова 1976 г., Кириллов.)


Архимандрит Иосиф, в миру Афанасий Чернышов, бывший послушником Нило-Сорской пустыни, после закрытия её был взят в армию. Служил в Ленинграде. Когда отслужил, остался работать, собрался жениться. Его сестра, монахиня Никодима, жившая в Леушинском монастыре, пошла к матушке Нектарии. По её совету мать Никодима вызвала брата телеграммой. На второй день Афанасий приехал в монастырь. Его встретила мать Нектария маленькими бумажными кулёчками, в каждом что-то лежало. Протянула самый маленький, в нём насыпан был сахарный песок — "это будут сладкие дни"; побольше, с пшеном — "это мелкие слёзки", ещё больше, с горохом — "крупные слёзы". Велела не жениться, а на старый путь возвращаться.

В Череповце как раз диакон был нужен, а о.Иосиф был когда-то у о.Иннокентия за псаломщика. Поехал он в Ленинград, рассчитался на работе. В Череповце рукоположился во диакона, немного послужил, забрали его в тюрьму, через три года выпустили. Он вернулся, рукоположился во иереи, его снова забрали, уже на десять лет — в Уфу. После заключения был ещё на вольном поселении три года в Белорецке. Настало послабление, устроился служить. Ремонтировал в Белорецке храм, перевели в Уфу, там и скончался после 1956 г.

Каждый год приезжал в Москву на праздник преподобного Сергия, заезжал и ко мне. Сам мне все рассказывал. (Рассказ Е.В. Тихоновой, запись 1995 г., Звенигород.)


Блаженная Марина. Была в Горицком монастыре блаженная Марина (инокиня. — Е.С.). Её до сих пор многие помнят, она была прозорливой. Скольких утешала, наставляла, предостерегала. Потом приняла на себя подвиг юродства. Жила в келлии с восточной стороны монастыря. В келлии стояли стол, лавка, висели иконы — и больше ничего. Спала на полу, на соломе. Ночами молилась.

Пришли как-то в конце зимы люди в валенках. Она спрашивает:

— Как море-то перешли?

— Какое море, матушка, ведь мороз?

Остались ночевать в монастыре. На следующий день оттепель, пришлось в валенках идти по воде, вспомнились слова матушки.

Предсказывала закрытие монастырей, храмов: "Вот Марину-то заберут, а церкви закроют". Однажды вошла в храм во время службы в одной рубашке до пят — потом в этом храме было общежитие, стояли ряды коек. В другой раз вошла в собор (Троицкий. — Е.С.), опрокинула скамейки и стала плясать и петь — после закрытия монастыря в нём был клуб, танцевали и пели. Служившему о.Василию сказала громко на хорах: "Васенька, что ты всё говоришь, скоро перестанешь".

В Троицком соборе и в настоящее время находится клуб. Место, где почивают мощи основательницы монастыря Евфросинии Старицкой и подвижницы игумении Маврикии, до сих пор подвергается глумлению.

Однажды зашёл я к ней в келлию, она говорит: "Марину-дуру заберут, священников заберут, церкви закроют. Ой, лошадь ногу сломала". Когда приехали её забирать, лошадь ногу сломала. Поселилась она в деревне, недалеко от Кириллова. Жила в подвале. Длинный такой коридор, в конце её комнатка. У неё было восемь кошек. В деревню к ней многие приходили.

Пришёл и я к ней, она шубу надела наизнанку и говорит: "Ой, больно, ой как болит, сил нет!" А мне смешно. Она опять: "Ой, болит, не могу ходить согнувшись". Весной я на пахоте налегал со всей силы на плуг, ходил весь день согнувшись — так заболел, что слёг на два месяца, стонал согнувшись. После болезни пошёл к матушке, а она говорит: "Говорила Марина тебе: не ходи согнувшись, а ты не послушался". Собрался как-то в поездку, матушка говорит: "Смотри, осторожнее, а то руки отморозишь". И действительно, отморозил, столько лет потом мучился.

Одна женщина, придя, только успела подумать: "Говорят, матушка подвижница, а почему такая толстая?" Матушка — вдруг и говорит: "Почему толстая, почему толстая? Шуба у меня под мантией — вот и толстая". Другой женщине, хотевшей ей привезти овощей, сказала: "Ничего не вези, мне бабы навезут, а тебе самой пригодится". И точно — увеличили налог, почти всё пришлось отдать, еле дожили до лета. Мужчине, привезшему картошку, сказала: "Пули будут свистеть, смотри, осторожно, кланяйся, а то убить может". Его убили на фронте.

Женщина хотела дать матушке два рубля, а, когда пришла, дала один рубль, матушка спросила: "Ты же хотела два рубля дать?"

Пришла семья: "Большая у нас девочка, не ходит, работать не может, а нам ухаживать за ней надо, хоть бы Господь взял её, что мучиться-то?" Матушка говорит: "Если она умрет, вся семья под откос пойдёт". Следом за смертью девочки почти все погибли.

Молодой девушке сказала, как бы обращаясь к другим: "Такая хорошая девка, да замуж вышла, а за кого? Всё кха-кха, кашляет и кашляет. А дети-то сиротами останутся. Что делать? По миру идти? Ничего, проживёте". Девушка и замуж не собиралась и не поняла, что это ей сказано. Так и ушла, не переспросив. Вышла потом замуж, у мужа лёгкие были больные, всё кашлял, много болел и умер, оставив двух сирот.

Заболела матушка, 60 дней не вкушала пищи, только святую воду пила. Как-то во время болезни крикнула: "Мать Асенефа, иди ко мне", та на следующий день приехала, а жила за 40 километров. Попрощались. После кончины матушки одна монахиня взялась читать 40 дней канон об усопшей. Один день пропустила. Матушка явилась ей во сне: "Что же ты сегодня не прочитала канон?" Лет через 10 переносили кладбище, откопали её гроб. Когда открыли, тело было нетленным. Перепугались и зарыли в том же месте. (Воспоминания А.Грошева, запись А.Трофимова, 1976 г.)

Мать Марина доживала в Никольском Торжке у Надежды-просфорницы. Если у кого чего попросит, жди, с тебя власть что-то взыщет. А так — ей ничего не навалишь, ничего не брала. Свекровка рассказывала, как-то пришла она к матушке с женщинами. Мать Марина взяла деревянную кринку и давай болтать ложкой, приговаривая: "Три года киснет в кринке". Свекровь ничего не поняла, а видит, что ей сказано. Дома спохватилась, что три года детей не причащала. На ближайшую же службу повела детей в церковь. (Рассказ Т.И. Обленовой.)


Мать Сергия была прозорливой монахиней. В детстве я у неё часто бывала — мама посылала с гостинцами, но боялась её, думала — она больная. Многих она обличала. Идёт по паперти и вдруг скажет: "Тебе незачем было в церковь приходить, иди домой".

Владыка Тихон уже жил в Ярославле, мы каждый год ездили к нему, перед тем заходили к матушке. Она тоже посылала владыке что насобирает.

Однажды были у неё мы с Лукией, с которой девочками у владыки Тихона с посохом стояли, матушка говорит: "Ох, и гроза будет! Думаешь, гром загремит? Война будет! А ты будешь ходить по лодыжку в крови", — сказала Лукии. Это было перед войной. В войну та попала в блокаду, столько горя видела и перенесла, так и было по словам матушки.

Когда мы приезжали из Москвы, всегда к ней приходили. Как-то заходим, а она говорит: "На мою на могилку никто не придёт, только ранней порой соловей пропоёт". А жила она у двух девушек пожилых, они в монастыре не жили, но вели монашескую жизнь. Хозяйка-то и говорит мне: "Вот, Женя, как матушка нас обижает — как это мы не будем на могилку ходить?" А матушка уж предвидела. Мы были в августе, уехали. После святителя Николая, зимой, в ближайшие за праздником дни, она умерла, похоронили с северной стороны алтаря церкви Введенского кладбища — на монастырском уже не разрешали хоронить. Великим постом или на Масленой неделе взорвали храм (3), уже не найти могилки. Когда мы приехали, сколько ни перебирали камней, не могли найти. Вспомнили слова матушки. А ещё про Горицы матушка говорила: "Снова соберёмся".

Мать Сергия умерла до того, как всех увозили. В 1932 г. монастырь ещё действовал. Сестры работали за квартиры в совхозе, т. е. за жильё в келлиях. Я жила тогда уже в Москве, в няньках, без меня увозили. Матушки жили кто где: в Кириллове, по деревням, но адреса-то их всех знали. Ночью приезжали, забирали всех в баржу и увозили. Ни от кого вестей не было. А жила я в Москве у хозяина — он когда-то работал в НКВД в Кириллове, потом в Москве. Перед войной, в 1939 г., его назначают в Якутию наркомом, и он, когда стал уезжать, говорит мне: "Ну, передавай всем привет". Я говорю: "Кому я туда передам привет? У меня там никого нет". Он говорит: "Ваши все там". Это монашки все там, в Якутии. Ну, половину их по дороге, наверное, погубили. Никто не писал. (Воспоминания Е.В. Тихоновой, запись 1995 г., Звенигород.)


Блаженная Калерия. Матушку Калерию я знала, ещё когда была девочкой. Их было три сестры: мать Георгия, мать Иоанна и послушница Калерия, их мать тоже была в монастыре после смерти мужа. Мать Георгия часто к нам в Сорово ходила петь, а когда мы в Горицкий монастырь приходили, она нас обязательно к себе в келлию заберёт: "Пойдемте, я ваши голоса проверю", и чаем угощает. Мать Калерия с ней в келлии жила, но со всеми за стол не садилась, иногда придёт, чашечку себе нальёт и уйдёт куда-то, в уголок спрячется или на печку. Русская печка выходила в комнату.

Как-то она вышла в комнату и говорит: "Война-то, война-то, всех перебьют". Мы испугались, а мать Георгия говорит: "Девочки, вы не пугайтесь, она больная", — они скрывали, что матушка юродствовала. Потом мать Георгию забрали. Только мать Калерия чудом осталась до 1945 г., потом и её забрали.

До самой войны я матушку Калерию и не видала. А в войну эвакуировались наши родственники из Ленинграда, у них в Горицах дом был, куда они переехали и там доживали. Я понесла им рыбки — отец рыбак был, всех кормил. И вот Господь вразумил, чтобы мать Калерия меня встретила. Я её сразу узнала, а она обхватила меня: "Дорогая ты моя, сколько мы с тобой времени не виделись, пойдём ко мне". Сначала я не хотела идти, торопилась, но ослушаться не смела. Посидели на крыльце, жаркий день был. Она говорит: "Трупы будут валяться как навоз" — о войне. Это был первый год войны, в то время страшно было такое говорить.

Я заторопилась уходить. Отнесла рыбы, дошла до повёртки — нет, думаю, надо матушку послушать. И пошла к ней. Поговорили, стала уходить, она говорит: "Пойдём, распятию положим три поклончика, чтобы тебя Господь от баржи избавил". Она положила, и я положила поклоны, потом благословила меня. А что за баржа — не пойму. Пришла домой, мама корову уже доит, как увидела меня, так и подойник у неё покатился: "Берут что ли?" Я ничего не понимаю.

— Сейчас, — говорит, — вот срочно принесли повестку, чтобы завтра в 9 часов утра быть в Горицах. Будет баржа, всех повезут куда-то под Ленинград, на трудфронт.

Ночь я не спала. Утром крик, рёв, несколько девок наших (одиноких) повезли. Побежала я к мать Калерии. Как она меня увидела, как хлопнется на стул (такая полная была):

— Что ты наделала? Что ты наделала, ведь теперь тебя посадят! Будем молиться.

Пока я ходила, приходили из горсовета за мной. Мать говорит: "А её нету, она ушла в деревню". Записали адрес. Пришли туда с обыском. Сделали обыск: думали — они меня прячут. Нарочный пошёл в нашу деревню, но до сего времени так и не бывал. Вот какие сильные молитвы у матушки и как она всё знала. А девушек наших так и не довезли до Лодейного Поля, где-то началась бомбёжка, была остановка, они все разбежались, все домой пришли. Но я, если бы попала в баржу, я бы не пришла домой, я бы побоялась убежать.

После баржи я говорю: "Мне тут нельзя оставаться, надо куда-то устраиваться, раз я одинокая, обязательно заберут". Пришли к матушке:

— Меня тут зовут жить к одним в няньки, трое есть маленьких, а четвёртый должен родиться. Боюсь из-за маленького, что не справлюсь.

— Вот глупая, нашла, кого бояться. Надо взрослых бояться. А лишь бы Бог дал — спокойная была.

Главное, сказала не "спокойный", а "спокойная".

И правда, девочка родилась. Такая спокойная, никто не слышал, как она плачет. Хозяйка работала кладовщиком, было до войны пять кладовщиков на складах, мужчин всех забрали, осталась она одна за всех. И семья у нее такая — четверо детей.

Пришла ко мне девушка, зовёт: "Сходим к мать Калерии". Пришли от неё, а хозяйка плачет: "Вчера было письмо от мужа, а сегодня похоронная пришла. Не верю, сходи к мать Калерии". Пошла. Матушка открывает дверь, такая непокойная, такая и не была:

— Всё брошу, всё брошу, не буду ни за кого молиться, пусть все горят.

Когда зашла в дом, своё спрашиваю. Она только услышала, повернулась к иконам:

— Помяни, Господи, новопреставленного убиенного воина Иоанна. — Три поклона положила — больше и говорить нечего. Я пришла, так и сказала хозяйке.

Вскоре мне прислали вызов из Ярославля, от матушки Ермогены, надо было за владыкой Тихоном ухаживать. Это было в 1942 г. Я собралась, пошла к матери Калерии благословения просить.

— Не надо тебе ехать туда.

— Матушка, ведь это по благословению владыки Тихона.

— Ты с епископом Тихоном дохаживать не будешь, будешь дохаживать за Николаем.

— Матушка, а я никакого Николая и не знаю.

— Не знаешь, так узнаешь. Всё-таки я не велю тебе ехать.

— Да как же, всё-таки я дала согласие, они уже мне вызов послали.

— Ничего, Успенский пост недолгий. Съездишь, поговеешь, да и приедешь.

Уехала. После того на четвёртый день ребята у хозяйки дом сожгли. На Толгскую я поехала на Толгу, причастилась, туда пришла телеграмма от моего отца: "Женя, ты знаешь одно горе, что у Нины мужа убило, а второе горе — ребята дом сожгли". Пришлось мне вернуться...

В 1945 г. мать Калерию забрали. На второй день Рождества пошла я к матушке, испекла пироги, кое-чего поговорили, а потом она и говорит:

— А в этом году какая радость-то у крещёных будет — две Пасхи. Воистину, воистину будет две Пасхи. А я-то и не доживу.

А матушка крепкая была, ей всего 65 лет было.

— Что вы, матушка, — говорю, — вы должны для всех нас жить.

На следующий день её арестовали. На третьей неделе Великого поста она скончалась в белозерской тюрьме. Замучили её там, с допросов не выпускали. Может, и били, кто их знает, а только всё допытывались: "Как ты гадаешь?" Небось, и родственники их бывали у матушки, в войну столько народу к ней ходило.

— Вы поститесь, — она отвечала, — да молитесь, и вам Господь откроет. Гаданья я никакого не знаю. Я знаю только одного Бога.

Постепенно все слова её сбылись. И про Пасху. В тот год война кончилась — была вторая Пасха.

Мне матушка сказала: "Проси частичку за меня вынимать, частичку-то проси вынимать". А вот видишь, Бог привёл, я 40 лет проработала в храме и в алтаре. Всё просила батюшек вынимать частичку за матушку Калерию. (Воспоминания Е.В. Тихоновой, запись 1995 г., Звенигород.)


Просфорница Анна. Анна Васильевна Блинова была первой просфорницей после открытия Покровской церкви в 1943 г. Я жила у неё на квартире. Нищие ночевали у неё табунами. Ночевал как-то у неё странник: "Попомни, Анна Васильевна, речка эта пересохнет, а ваш Кириллов будет град великий". (Вода в канале убывает год от года.)

Анна Васильевна каждый день ставила второй чугунок со щами в печку — для нищих, а если их было много, то и свой отдавала. На Пасху испекла просфоры, а на четвёртый день умерла. Нищие всё рыдали: "Кто нас теперь кормить будет?" Два дня гроб стоял дома, один день в церкви — все дни благоухало просфорами и дома, и в церкви. (Рассказ Анастасии Григорьевны Киршиной, алтарницы Покровской церкви, запись 1995 г.)


Сторожиха Екатерина Флегонтова и сестра её Мария были родом из деревни Курикаево. Сестра потом уехала в Пюхтицкий монастырь, там её постригли, стала мать Марина, умерла в 1967 г., вернувшись к Покрову.

Сёстры были очень набожные, к ним старцы ходили, они на богомолье не раз отправлялись, и в Новоезерский монастырь к о.Иоанну, по разным святыням. У Покрова после войны Екатерина сторожем была. Говаривала: "Что теперь попы говорят: всё худо жить, а у нас, бывало, придут старцы, да только духовное всё говорят, поют, про Страшный суд, про смерть".

Взяли её в войну на фронт окопы рыть в Калининскую область. Она потом рассказывала:

— Кругом снаряды летят, убивают, а я говорю: "Вот чего! Откроют Покровскую церковь (а сама только слышала про Покров, там не бывала), я пойду сторожихой, меня не убьют". Как начнётся бомбёжка, все бегут ко мне, хватают за одежду. Бежит однажды замполит: "Давайте её сюда, её не убьют". И действительно, кругом бомбёжка, всех побили, а мы кучкой стоим. Замполит говорит: "Дать ей головку сахара и хлеба принести". Говорила в шутку, а вышло всерьёз. Вернулась с фронта живая. Как только открыли церковь, сразу и пришла.

Отец Павел Никитин так ею дорожил, незаменимая была помощница. С о.Валентином Парамоновым перешучивались, оба были остры на язык. Она немного блажила. Отец Валентин как-то рассказывал:

Приходит как-то дама, гроб стоит на паперти. Встречает Екатерина.

— Миленькая, где тут сторожиха Екатерина? — спрашивает дама.

— Та — страшная, та и сторожиха, — отвечает Екатерина. — У нас тут хорошего народу нету на горушке: у нас поп шальной, старостиха дурная, Катерина страшная, Акулина — дурочка старая. У нас тут нету хорошего народа. Будет ли у нас тут народ хороший жить? Хорошие люди коммунизму строят и в космос летают.

Эта женщина расхохоталась:

— Да что ты, миленькая, у меня муж на паперти в гробу лежит, а ты меня до смеха довела.

Отец Валентин как-то попросил:

— Екатерина, сшей мне наволочки.

— Сохрани меня, Господи, тебе наволочки шить. Ты шальной, не буду.

Через два дня приносит.

— Так ты же говорила: "Не буду тебе шить".

— Да уж и бабы похохотали: Катька-дурочка попу наволочки сшила.

А какая она была помощница! Сколько потрудилась! Я её все время поминаю, много она мне добра сделала. С семерыми "доводилась", в том числе и с Акулиной, что церковь от разорения сберегла. (Рассказ протоиерея Георгия Иванова, запись 1995 г., г. Вологда.)


Странник Василий странничал 20 лет — обет такой дал: ходить по церквам, нигде подолгу не оставаясь, только ночуя. Круг его странствий пролегал по Белозерью, захватывал и Ярославскую область. На Николу летнего всегда приходил в Кириллов, в Покровскую церковь. Матушки ему предлагали: "Оставайся с нами". — "Не могу, пока ножки ходят, надо идти". Как-то его долго не было, а потом получили из Ярославля письмо от Василия, что отказали у него ноги, и он пошёл в инвалидный дом в Ярославле. Покровские собрали денег, кто сколько мог, послали ему. Он ответил, что много за всё благодарен, написал, что, верно, больше уже не напишет. Вскоре послали ещё письмо, но ответа уже не было. Умер странник Василий около 1952 г.

В бане он не мылся. Грудь была перевязана проволокой, которая вросла в тело. Предполагали, что он когда-то был священником. (Рассказы Н.Н. Казнинова и А.Г. Киршиной, запись 1995 г.)


(с) Е.Стрельникова


(1) Выражаю признательность составителю записей рассказов А.Грошева Александру Трофимову за предоставленный материал.


(2) Игумен Иннокентий, в миру Иван Калинин, из Нило-Сорской пустыни.


(3) Разрушен уровень второго света. Ныне храм восстанавливается.



Написать отзыв
Поля, отмеченные звездочками, обязательны для заполнения !
*Имя:
E-mail:
Телефон:
*Сообщение:
 

Домашняя страница
священника Владимира Кобец

Создание сайта Веб-студия Vinchi

®©Vinchi Group