С. П. ШЕВЫРЕВ
Места благословенные
ВАКАЦИОННЫЕ ДНИ 1847 ГОДА
 тепан Петрович Шевырев (1806—1864) долгое время занимал кафедру русской словесности в Московском университете. Верноподданически настроенный, близкий человек к наиболее консервативному из всех российских министров народного просвещения С. С. Уварову, Шевырев славился в Москве доведенным до крайности славянофильством, что отталкивало от него даже многих патриотически воспитанных людей. С другой стороны, Шевырев обладал несомненным преподавательским даром, переводил с немецкого, итальянского и французского языков, писал многочисленные статьи по истории и теории литературы и эстетике, пробовал себя в качестве писателя и поэта. Он часто встречался с Пушкиным, Соболевским, Дельвигом, Погодиным, Зинаидой Волконской и другими известными представителями литературной Москвы и Петербурга. Многие творческие работы Шевырева теперь прочно и справедливо забыты, однако его двухтомное описание поездки в Белозерский край в 1847 году, написанное в жанре модного в середине XIX века ученого путешествия, входит в число лучших сочинений подобного рода. Историческое село Пушкино, Троице-Сергиева лавра, Александрова слобода, Вологда, Кириллов, Белозерск, Череповец, Рыбинск, Тверь — основные пункты, по которым пролегал путь Шевырева. Превосходные страницы посвящены автором Кирилло-Белозерскому монастырю, Горицам и Белозерску, из которых нами извлечены наиболее красочные места. Шевырев умер в Париже, куда он был вынужден эмигрировать вследствие конфликта с влиятельным членом Московского художественного общества графом В. А. Бобринским.
Белозерск чрезвычайно оживлен новым каналом, который проведен через весь город и находится между ним и озером. Судоходство по Белуозеру сопряжено было с ужасными затруднениями. Противные ветры вовсе его останавливали — и суда должны были дожидаться попутного в Шекснинской пристани, у Крохина посада. Правда, что сила озера, в случае благоприятного ветра, такова, что никаким каналом заменена быть не может. Но эта сила подвержена переменам случая, который надобно было удалить. Последнее сделал канал. Суда теперь входят в него, совершают путь медленный, но безопасный, народ не гибнет и не страдает.
Канал проведен на 63 версты в длину (...) Подъемный мост Белозерский начат строением в 1845, а окончен в 1846 году. Водоспуск Белозерский также. Между ними разведен бульвар, усаженный кустами и цветами. Среди бульвара обелиск на трех гранитных ступенях. Читаем надпись на бронзовой доске; с одной стороны: «Белозерский канал сооружен повелением Государя Императора Николая Павловича в 1846 году», вверху корона и орел, с другой стороны: «Канал сей сооружен в управление путями сообщения и публичных зданий Генерал-Адъютанта Графа Клейнмихеля».
При нас подымали мост, и прошла грузная коломенка, или колуменка, как ее здесь называют, которую легко тянули три человека. В канале и пристани зимовало 1500 судов, а теперь в пристани стояло 300 с салом и с хлебом. Площадь Белозерска наполнена была бурлаками, которые ждали наемщиков. Я спросил их об канале. Памятно мне слово их: «Работы больше, заботы меньше». Разумеется, безопасное судоходство умножило работу, потому что возбудило более охоты. И работа бурлацкая не так стала дорога, потому что легче. Теперь идут на 8 целковых, чего прежде не бывало.
Приятно гулять вдоль канала и по пристани. Город оживлен. Встречаешь лица, озабоченные торговыми оборотами. Есть какое-то движение промышленности, столь редкое в наших городах (...)
Мы остановились в гостинице, принадлежащей монастырю Кирилла Новоезерского. Комнатки чистые, опрятные; но обеда надобно искать в другом месте. Просил, чтобы указали мне на лучший трактир в городе. Думалось, что движение торговли и слава белозерской рыбы дадут средство хорошо отобедать. Но не сбылось ожидание (...)
Промышленность Белозерска, видно, не развила здесь потребности поесть, хотя не роскошно, но, по крайней мере, без отвращения. Вообще, кстати сказать о здешнем крае в отношении к удовлетворению первой физической необходимости человека. Можно испытать в нем ощущение, подобное Танталову. Кругом видишь бесконечные пространства вод: здесь и Шексна, славная стерлядями и напоминающая стих Державина:
«Шекснинска стерлядь золотая»;
и Белоозеро, которого имя соединено с понятием о вкусных снетках, а стерляди красуются в гербе под серебряною луною; здесь множество других озер и рек, конечно, изобильных рыбою. А между тем нигде, ни за какие деньги, вы ее не достанете. Вся, говорят, ушла в глубину, или в Москву, или на север. В самом же крае потребности нет. Довольствуются соленым прошлогодним лещиком, которым и вас подчуют и который возбуждает в вас жажду, а утолить ее нечем. Даже и в монастырях на день отопрется садок, чтобы покормить вас свежею ухою, не богатою, но по крайней мере не противною, да и только.
Нечего сказать: не жаден народ русский; он лучше нас, испорченных, привыкших к цивилизации. Летает вокруг него дичь — он не бьет ее и дает ей летать полную волю. Гуляет вокруг него рыба в реках и озерах — не ловит он ее и довольствуется скудною и безвкусною пищей. Разве промысел заставит его достать всего этого для других, а самому ему как будто ничего не надобно. Он свободен от всякой прихоти, следовательно, он свободнее каждого из нас, имеющего их тысячи.
Было воскресенье и день прекрасный. Вечером красавицы белозерские гуляли по высоте земляной насыпи. Гулянье очень живописно, в виду Белоозера, при заходящем солнце. Жаль, что не людно, но было еще люднее обыкновенного, потому что толпы любопытных привлечены были к вечеру ожиданием губернатора, осматривавшего уезд (...)
Белозерск славится прекрасными женщинами. Слава эта ведется издревле. Иоанн Грозный, будучи в Белозерске, заметил красоту его женщин, и слова, которые сказал он в доме купца Ширяева, где останавливался, передаются из рода в род: «У вас бабы-то хороши» (...)
При въезде в город, я встречал красивые лица крестьянок, отличавшиеся чертами тонкими и нежными. Гулявшие по валу купеческие дочки не обнаруживали того же. Белила и румяна служили тому главным препятствием. При том же платья нового фасона, длинные платки и длинные за локоть перчатки показывают влияние городских мод на здешних горожанок. Но здесь есть и свой, незаемный обычай: носить блестящие короны на головах. Они очень красивы. Я купил такую. Обычай носить их введен не более десяти лет. Но эти уборы надевают только по большим праздникам. Прекрасные женщины в русских сарафанах и в таких коронах на высоком валу, с которого так хорошо мог бы обрисовываться стройный стан женский и красивый наряд — картина достойная кисти художника. Много чудных мотивов эстетических в нашей народной жизни, но что-то мешает их совершенному художественному исполнению.
Красота человека, даже и та, которая дается ему от природы, зависит от его образования, обычаев, воспитания, предрассудков — и потому так изменчива. Но красота мира Божия зато неизменна никогда. С белозерского вала я любовался дивным захождением солнца, которое в полном блеске, по безоблачному небу, скатывалось в волны Белаозера. Я здесь испытал впечатление морское, подобное тому, какое случилось мне принять на Средиземном море, с острова Искио, да на Северном, с парохода. Солнце, спускаясь к волнам, лишается лучей и становится на небосклоне раскаленным медным шаром. Между тем как свет постепенно исчезает на озере и на всех предметах, светило совершает чудные превращения. Шар, опустившись концом в воды, перешел в огненный купол, которого линии в Италии напоминали мне купол Святого Петра. Вот, через несколько секунд, огненная Белозерка качается на волнах озера! Вот словно зажженная кадильница! Вот огонек, вдали угасающий! Вот тлеющий уголь — и он потух,— и все кругом внезапно изменилось в цвете.
Женевцы называют свое озеро, берега которого в ширину везде ярко видны, океаном в миниатюре. Белозерцы имели бы гораздо большее право так назвать свое озеро, потому что на берегах его вы встречаете впечатления, подобные морским (...)
Онисим Никитин, преуслужливый извозчик с Белозерской слободы, повез нас ночью в монастырь Кирилла Новоезерского. Деревни и села с белыми храмами мелькали перед глазами в лунную ночь. Утреннее солнце осветило перед нами Новое озеро и посереди его так называемый Красный остров, на котором построен монастырь (...)
Все урочища местные, упоминаемые в житии Кирилла, сохранили свои названия. Вам покажут направо от озера ту Кобылину гору, откуда Кирилл увидел указанное ему Богоматерью место. Там есть церковь во имя Тихвинской Божией Матери, и в ней икона ее, которую принес сам Святой угодник, когда шел сюда из Тихвина. Бывает от монастыря ход к этой церкви в год два раза: зимою по льду озера, а летом по воде на лодках. Духовенство в ризах садится на них, и развеваются по волнам церковные хоругви. За озером, по ту сторону острова и монастыря, находится деревня Шиднем, в которой три крестьянина уступили первую землю монастырю. До сих пор три эти рода, Дия, Григория и Давида, остаются в этой деревне не вымирая: так сохраняются и в деревнях наших предания родовые, особенно когда они связаны с преданиями церковными. Деревни Шиднем и Кобылино были первые, пожалованные Грозным монастырю после того чуда, которое преподобный показал царю, явившись ему во сне и дав ему совет не ходить в палату до 3-го часу дня, когда она рухнула и задавила многих князей и бояр.
В лодке отправились мы к монастырю. Он стоит среди волн и утвержден на сваях, как маленькая Венеция. Кельи примыкают к воде — и волна доплескивает в окна, из которых можно удить рыбу. Петр Великий посещал этот монастырь и любил его: ему, конечно, нравилась смелая мысль утвердить стены его над водами озера, которое довольно глубоко и изобильно рыбою. От монастыря идет к другому острову мост длиною с полверсты, утвержденный на сваях. Ворота монастыря стоят в воде. Вы въезжаете через них в маленькую пристань, где выходите на ступени внутренней монастырской ограды (...)
Мы застали монастырь почти без хозяина. Архимандрит Аркадий лежал при последнем издыхании. Каждую минуту ожидали его кончины. После его иноки надеялись иметь настоятелем известного Комаровского, который был питомцем Феофана и мог достойно заменить его. Желание их исполнилось (...)
Мы присутствовали при трапезе. Обряд богородичной просфоры здесь строго соблюдается. В наказание даются суровые четки. Блюда сменяются по звонку. Во время трапезы читается житие святого, которому празднует церковь. Трапеза была не людная. Большею частью иноки работали на сенокосе. В числе их есть и светские образованные люди, которым памятен еще мир иной с его пестрою жизнью, с звуками другой музыки. Надзиратель гостиницы монастырской, где мы были приняты очень дружелюбно, служил некогда воином на поле брани.
Вечером я уже снова любовался с белозерского вала солнечным захождением, а наутро, покинув Белозерск, мы поехали в Крохин посад, где и переправились за Шексну. Недалеко отсюда видны бугры — место старого города. Здесь стоит часовня, в ней гробницы Глеба и Бориса Васильковичей, которых народ считает святыми (...)
Крохин посад находится у самого истока Шексны. 26 рек, больших и малых, впадает в Белоозеро; из них значительнее всех Ковжа, а вытекает из озера одна только Шексна. Место великолепное: пристань для 600 судов, приготовленная самою природою. Мы гуляли по ее берегу. Теперь она уступила место новой, искусственной, устроенной в самом Белозерске. Крохин посад со времени устроения канала потерял все свое торговое значение, какое имел прежде. Белозерск совершенно победил его. Инженерные соображения, основанные преимущественно на отмели, которая образовалась в озере перед Крохиным, потребовали, чтобы вход судов из Шексны устроен был 7-ю верстами ниже Крохина посада. Это место называется Чайкою. Суда редко приходят по Шексне в Крохин: почти все предпочитают канал, потому что на семиверстном расстоянии трудно еще решить — плыть ли озером, или каналом. Когда ветер попутен, тогда озеро всегда предпочитают, потому что плавание совершается чрезвычайно быстро. Но ветер легко может измениться в сутки, и потому почти все суда входят в канал. К тому же и мелководье Шексны, только что истекшей из озера, бывало в летнее время причиною задержек (...)
Время не позволило нам видеть Чайку, откуда начинается канал. Но зато, на возвратном пути из Крохина в Белозерск, в селе Бородаеве, мы видели весьма древнюю деревянную церковь (...) Она строена во имя Положения Риз, из осинового дерева. Вместо колокола служит ей било — чугунная полоса, в которую ударяют камнем. К сожалению, церковь была заперта, и мы не могли взойти в нее, потому что ключи староста села взял с собою на покос. Но в окна могли мы несколько разглядеть необыкновенную чистоту ее стен, которые постоянно моют, деревянные подсвечники и древнее письмо на иконах. Умилительно было слышать с каким благоговением, с какою любовью говорили старушки села об этой церкви, которую всеми силами пытались нам показать. «Церковь наша премилостливая — так выражались они.— Она нас и крестит, и питает, и благословляет». Годы ее они считали 560.
Подобные древние деревянные храмы встречаются только в этом краю. Я находил такие и в других здешних селах, но изо всех, мною виденных, этот наиболее привлек мое внимание своею постройкой и смиренною наружностью. Мне казалось, что, глядя на него, вижу образец тех первоначальных церквиц, о которых упоминается в житиях русских святых угодников и с которых начиналось всегда учреждение обителей (...)
На возвратном пути в Кириллов мы вышли из тарантаса у подошвы горы Мауры, на которую надобно же было непременно взойти, чтобы здесь помянуть преподобного Кирилла. Здесь совершилось воочию его видение. Отсюда узрел он впервые место, назначенное ему Богоматерью для обители. Перелеском, довольно частым, по узкой тропинке пробирались мы до вершины горы. Дождик крупными каплями падал на нас, но когда мы взошли на вершину, он прекратился.
Здесь открылось мне одно из тех великолепных зрелищ природы, которые хотя видишь раз, но они врезываются неизгладимыми чертами в воображение. Италия и Швейцария, Апеннины и Альпы много угощали меня своими видами; но признаюсь, есть мгновения природы в нашем разнообразном Отечестве, которые не уступят в красоте апеннинским и альпийским, хотя имеют совершенно другой характер.
Кругозор обнимал бесконечное пространство во все стороны, на несколько десятков верст. Полноводная Шексна с своими извивами, которыми любовался я с колокольни Горицкой, составляла здесь одну только малую часть чудного зрелища. К тому же ее украшала и обитель с своими церковными главами. Часть неба с правой стороны была одета тучей, в ней гудел отдаленный гром, и она скрывала еще огромное пространство. Но весь горизонт к Кириллову монастырю освещался уже солнцем, в самом блистательном его закате. Озеро Сиверское во всю свою пятиверстную длину, голубое и подернутое сильною рябью от протекшей грозы, расстилалось внизу и казалось еще меньшею частью картины, нежели извивы Шексны. Стены монастыря и его башни, осененные золотыми главами 11 храмов, стояли снегу белого в солнечном освещении. Вдали, прямо за Сиверским озером, и вправо и влево от него, озера без числа, как голубые зеркала или как отломки лазурного неба, далее как точки, а между ними ленты каналов и рек покрывали землю, которая то зеленела лесами, лугами и нивами, то желтела колосьями ржи, то бурела песчаными берегами или холмами. Чем более углублялся взор в это пространство, тем бесконечнее становилось зрелище.
Вершина горы, на которой стоишь, совершенно открыта. Здесь лежит огромный камень, каких встречаешь много в нашей северной природе. На этом камне означен след ступни человеческой. Народное предание говорит, что это след ноги самого Кирилла; что здесь-то, после многих странствий по землям Белозерским, остановился он; что отсюда в первый раз взор его достиг того места, которого искал он для обители и в котором наконец олицетворилось его святое видение; что здесь, утомленный и восторженный, пал он на землю со слезами благодарности к Пречистой. Эти народные воспоминания о святом муже, который 60 лет пришел сюда и здесь вооружился для новых тридцатилетних подвигов, освящали какою-то высшею благодатью те прекрасные чувства, которые производило на меня самое зрелище. Никогда чувство изящной природы не бывает для нас так полно и сладко, как в то время, когда оно освящается благодатным чувством веры, и самое небесное чувство веры никогда не бывает в нас так живо, как в те минуты, когда нисходит до освящения земных предметов, нам более доступных и близких, чем духовные. В книгах Кирилловых я увидел, что он хотя и совершал подвиги инока, но не чужд был стремления разумно объяснять явления природы. Здесь вершина горы Мауры убедила меня в том, что он любил красоты Божия мира как создания благости и премудрости Божией; что вера не изгоняла в нем нисколько чувства изящной природы, а напротив, освящала его высшим осенением; что духовные видения его могли воплотиться в земную лепоту создания Божия точно так, как чистые, вдохновенные мысли поэта или живописца воплощаются в самое чистое, непорочное слово, в самые девственные образы ангелов и мадонн.
Не хотелось оторваться от этого зрелища. Но колокол монастырский накануне воскресного дня призывал ко всенощной. Мы поспешно поехали в обратный путь. Миновавшая туча и заходящее солнце образовали чудную двойную радугу, которая ярко озарила все небо перед нами и сияла над монастырем, как небесные ворота (...)
Солнце склонялось к закату. Вечер был прекрасный. Мы поехали в Кириллов, и дорогою любовались на ровное зеркало озера, которое лежало прозрачно, с румяным отливом вечернего неба. Легкие облака дивно отражались в нем, мешаясь с его живописными островами.
Места прекрасные, благословенные! На всяком шагу природа дарит вам здесь свои возвышенные впечатления, освященные памятью мужей, угодивших Богу и засеявших всю эту землю семенами духовного просвещения.
|
