МИХАИЛ ШАРОМАЗОВ
ЧЕРЕЗ ГОРНИЛО БОЛЬШЕВИЗМА
В отделе рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки в Петербурге хранится почти полторы сотни писем Ивана Ивановича Бриллиантова к старшему брату.
 лександр Иванович Бриллиантов родился 17 августа 1867 года. Первоначальное образование получил в доме отца, затем учился в Кирилловском Духовном училище и в Новгородской Духовной семинарии. В 1891 году он окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию, в списке выпускников которой был первым. Лучшие студенты, как правило, первые два по итогам курса, оставались в академии на год «для приготовления к занятию преподавательских вакансий». В этот период А. И. Бриллиантов начал работу по подготовке магистерской диссертации «Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены», защита которой состоялась 1898 году. Один из рецензентов так охарактеризовал этот труд: «Над всяким русским серьезным богословским сочинением стоит незримая надпись: для немногих. Исследование А. И. Бриллиантова так научно, что и над ним носится эта надпись. Но хотелось бы, чтобы из этих немногих ее прочитали весьма многие...»
В мае 1900 года Александр Иванович был единогласно избран на кафедру истории древней церкви своей Духовной академии, где проработал до ее закрытия в сентябре 1918 года. Заняв место ранее умершего В. В. Болотова, одного из создателей петербургской церковно-исторической школы, А. И. Бриллиантов ставит перед собой задачу издания его наследия. Главной задачей, стоявшей перед историком, было опубликование «Лекций по истории древней церкви» В. В. Болотова. Двенадцать лет жизни отнял этот труд (1906—1918).
Собственные печатные работы А. И. Бриллиантова отличались тщательностью обработки и строгой продуманностью. Статьи его всегда вносили нечто новое в решение самых трудных и запутанных вопросов истории церкви, что сделало его имя известным не только в России. Как знаток церковной истории он участвовал на всех этапах в выработке церковной реформы в начале XX века: от первых епархиальных собраний до Поместного собора 1917—1918 годов.
В послереволюционный период Александр Иванович переживает самый плодотворный период научной деятельности, но ни одна работа этого времени не опубликована. В 1918—1922 годах он преподает в Первом педагогическом институте историю средневековья, в Богословском институте — историю древнего христианства. В 1921—1929 годах Александр Иванович занимал скромную должность в Публичной библиотеке.
Через полгода после выхода на пенсию А. И. Бриллиантов был арестован по обвинению в участии в «контрреволюционной организации, возглавляемой Платоновым и ставившей целью свержение власти и восстановление монархического строя».
«Дело академика Платонова» (как оно названо в следственных документах), начавшись со вздорного обвинения сотрудников Академии наук в сокрытии от «советского правительства важных архивных фондов государственндго значения», закончилось раскрытием «контрреволюционной монархической организации». Арестованы были С. Ф. Платонов, Н. П. Лихачев, Е. В. Тарле, С. В. Рождественский, С. В. Бахрушин, П. И. Полевой, Б. М. Энгельгардт, Н. И. Измайлов, В. Н. Бенешевич, С. С. Абрамов-Барановский, Б. Н. Молас, всего более 100 человек.
В материалах следственного дела находятся два листа протоколов допросов А. И. Бриллиантова На первом допросе были выяснены биографические вопросы, на втором — следователя интересовало разговаривал ли Александр Иванович на работе с В. Н. Бенешевичем (непосредственным начальником Бриллиантова по работе в Публичной библиотеке). В феврале 1931 года был вынесен при говор с «высшей мерой социальной защиты», замененный позже пятью годами концлагерей с конфискацией имущества.
К настоящему времени неизвестно, где прошли последние дни Александра Ивановича. Родственники считают, что он работал где-то на Беломорканале, а затем в Сибири. Умер, по-видимому, в 1934 году.
ПИСЬМА И. И. БРИЛЛИАНТОВА К БРАТУ А. А. БРИЛЛИАНТОВУ
В ПЕТЕРБУРГ
1919—1929
24 августа/6 сентября 1919
ДОРОГОЙ БРАТ!
Открытое письмо твое и повестка на 800 р. мною получены. Еще раньше получены были письма закрытое и открытое и 2 ящика. Один из ящиков отправил уже с нормированными продуктами неделю тому назад, другой полагаю отправить с ненормированными сушеными продуктами, но не успел их насушить в должном количестве. Сушу картофель, и сестры говорят, что сушат картофель (...)
Не увидишь ли ты К. К. Романова или В. Т. Георгиевского: не заступятся ли за Ферапонтов монастырь! Дело в том, что центральные власти ассигновали на реставрацию 2 миллиона, а местные реквизировали в кладовой медь (для покрытия собора) и отправили в Кириллов на предмет устройства там электрического освещения. Бывший председатель Ферапонтовского исполкома С. К. Кузнецов возмущается этим поступком товарищей. Он, по-видимому, тоже намерен поднять дело, чтобы свалить почтенного председателя, только сумеет ли. Нельзя ли довести об этом до сведения Романова: он и теперь входит в состав комиссии по охране памятников старины. Я не знаю ни его адреса, ни точного названия учреждения, где он служит, а сестры боятся, как бы за данное не обрушились кары Исполкома на наш дом. Тебе же, может, хоть совет, не называй имени моего (...)
9 сентября/27 августа 1919
Дня три тому назад я отправил тебе письмо, в котором сообщал о предполагавшейся реквизиции меди из Ферапонтова монастыря. Теперь этот вопрос улажен: игуменья и архитектор приняли меры, к кому-то обратились и в результате пришла телеграмма, запрещающая реквизицию, охранительное же свидетельство идет почтой. Пущен слух, выгодный для монастыря, что Ферапонтов монастырь взят под особое покровительство Троцкой (...)
28 ноября/11 декабря 1919
(...) Сегодня получил я из Кирилловского подотдела народного образования приглашение «в сотрудники Подотдела» (по охране и исследованию памятников искусства, старины и быта вообще), главным образом по Ферапонтовской волости и Ферапонтову монастырю, с поручением составить научную опись художественно-исторического имущества Ферапонтова монастыря (...) Несвоевременна теперь эта затея, теперь, во время голода, да что поделаешь, буду указывать (при переговорах) на свою неподготовленность к археологической работе и на существующие уже описания Ферапонтова монастыря, делать новую работу излишне, да ведь не послушают. Да и некогда мне теперь этим заниматься: кормиться теперь здесь можно только физическим трудом. Я должен колоть и пилить дрова, носить воду и прочее, иначе пришлось бы нанимать прислугу, а это при скупости запасов невозможно (...)
2/15 декабря 1919
(...) Я так и не уехал сегодня в Кириллов. Прошел слух, что на днях явятся в наш дом реквизировать мебель для устройства в Ферапонтове клуба при кружке молодежи. Поэтому я отложил поездку в Кириллов, а написал туда письмо с благодарностью и уведомлением, что постараюсь явиться для переговоров в скором времени (...)
13/26 декабря 1919
(...) Радуюсь твоему избранию в члены-корреспонденты Академии наук и от души поздравляю тебя с этим почетным званием. Жалею только, что оно получено тобой в такое ненормальное время, когда куль хлеба может предпочитаться, пожалуй, всяким отличиям. Много нам повредила война 1914. Не будь ее, Болотов был бы издан на немецком языке, проведена железная дорога на Белозерск и прочее, и прочее. Да и все теперешние несчастья, в конце концов, произошли от этой войны. Но, должно быть, суждено русскому народу пройти через горнило большевизма. Поживем — увидим, чем окончится этот слишком дорогой и грандиозный опыт социального строительства. Интереснейшая страница всемирной истории! (...)
В последнем своем письме (простом) я писал тебе, что собирался было ехать в Кириллов, куда меня вызывают как сотрудника Подотдела по охране и описанию памятников старины и искусства, но отложил поездку в ожидании реквизиции. Действительно, 3 и 4 декабря приезжала комиссия, описала мебель и увезла в Ферапонтовский клуб молодежи 13 стульев (правда, местной работы), три стола, 1 диван, 1 скамью, которую сделал Ксенофонтов для террасы (они сочли ее за диван), один книжный шкаф, стоявший внизу в коридоре. Взяли бы и многое другое, если бы... попалось на глаза. Из дома покойного о. Иванова взяли посуду, диван и цветы, у П. Л. Сиверского — зеркало. Клуб открыли в Николин день в нижнем этаже монастырской гостиницы. Местное учительство во главе с Логиновым отрицательно к нему относится и ничего хорошего от него не ожидают.
5/18 декабря пришел к нам из Ферапонтова о. Павел Лесницкий, изможденный и ослабший от голодовок (давали 1/16 хлеба на духовенство) (...) Он мне сообщил, что и он состоит сотрудником Подотдела (только бесплатным, просился в делопроизводители, отказали, потому что поп), что меня назначили сотрудником без права отказа с жалованьем 2700 р. в месяц, что кроме меня сотрудниками состоят: во главе студент Горшечников, затем П. С. Третинский, местный художник Костарев, Вещезеров (сын о. Василия) — словом, компания, по-видимому, не подавляющая своей ученостью. Реквизиция, морозы и отсутствие кучера заставили меня отложить поездку до следующей недели (...)
10/23 января 1920
Сегодня мороз 21 °
(...) 28 декабря ст. ст. я ездил в Кириллов в отдел образования и беседовал с заведующим Подотделом охраны памятников студентом Горшечниковым. Я назначен сотрудником Подотдела — уездным, но жить мне можно дома. Прежде всего я должен заняться описью икон и других предметов в Ферапонтове монастыре, для чего мне дана целая кипа печатных карточек. Меня зачислили запасным учителем и дадут учительский оклад 2700 (он скоро будет удвоен). Я указал на свою неподготовленность к занятиям археологией и сказал, что младший брат мой окончил Археологический институт. Горшечников обещал и ему дать постоянное место (...) Я думаю, что и тебе место будет устроено в Кириллове по ученой части, например, для разработки Кирилловского архива. Имей это в виду на всякий случай. Ведь если обстоятельства не изменятся, то в будущем году в Петрограде оставаться будет совсем невозможно. Да и без должности можно будет прожить на Цыпине лучше, чем в голодном Петрограде.
Я же сам не особенно рад своей новой должности, боюсь, как бы она не стал потом весною или летом отвлекать меня от занятий огородничеством, которое лучше и вернее меня прокормит чем большевистские тысячи.
Я уже раза два ходил в Ферапонтово. Иконы хранятся в холодном помещении и больше 1—2 часов в день работать там я не намерен. При определении века икон я совершенно пасую и ставлю что Бог на душу положит, только кому нужна такая работа? Специалист бросит мои карточки в печку и начнет все снова. Кроме того, многие иконы заклеены бумагой художником Юкиным (осень 1918), а отдирать бумагу я боюсь чтобы не повредить левкаса. О всех своих затруднениях я шлю завтра письмо товарищу Горшечникову.
Еще до поездки моей в Кириллов (за неделю) был у меня Б. Н. Молас, командированный Петроградской Комиссией по охране памятников, и, разъезжая по Новгород ской и Череповецкой губерниям, осмотрел и нашу церковь. Пил у нас кофе и с жадностью изголодавшегося петроградца истребил пирог с брюквой и картофелем, поведал о злоключениях петроградских обывателей. В Петрограде, по его словам, теперь живет только 600 тысяч (...) Сам Молас был прежде юрисконсультом в Государственной конторе, служил в Красном Кресте. Бывал за границей и в Италии видел «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, но, по-видимому, пристрастился к археологии случайно, кап и многие другие. Услышав от меня, что сень над престолом в Димитровской церкви называется киворий, он потом переспросил и записал в книжку (...)
3/16 марта 1920
(...) Злоба дня — всеобщее обучение. Была сделана перепись грамотных и неграмотных, наиболее грамотные были записаны в учителя. В число их попали и я с Ольгой и получили предписание явиться 12 марта (н. с.) в Ферапонтово на трехнедельные учительские курсы. Там оказалось около 50 грамотеев разного пола и возраста: есть и седовласые старцы и молодые парни и девицы, а также игуменья, 4 монахини. Лекторов два: Логинов и еще одна учительница. Логинов, кроме методики арифметики, читает и лекции по политической «грамоте» и вообще большевистскому мировоззрению — по избитому шаблону с нападками на Библию. О лекции, конечно, односторонне, но нужно сказать правду, лектор он недурной, особенно по здешним местам (...) Возражать ему, может быть, было бы не совсем бесполезно, но опасно, ибо в числе слушателей были молодые коммунисты (!). Методику слушают, но бывшая вчера поверка показала, что усвояют ее плохо. Дебюты парней-учителей вызывают в аудитории сплошной хохот. Несомненно, что большинство новоиспеченных учителей не будет пригодно для предположенной цели и уже теперь не имеют авторитета у населения, которое относится неодобрительно к этой затее (...)
20 марта/2 апреля 1920
(...) С 12 по 27 марта (н. с.) в Ферапонтово были курсы для учителей по ликвидации безграмотности. О них я уже писал в прошлом письме. По окончанию их я был назначен учителем на Горы (Оденьево), а Ольга в Дьяконовскую. Через день мы получили письменное уведомление, что я назначен в Дьяконовскую, а Ольга в Цыпинскую школу (...) А сегодня уже говорят, что я назначен в Леушино. Вероятно, раньше понедельника страстной недели занятия не начнутся. Условия для занятий самые неблагоприятные. Нет букварей для учителей. Обещают дать по 3 на школу. Выдано по тетради на ученика и по полулисту бумаги и по перу, по три вставки (грифеля — М. Ш.) на школу, карандашей совсем нет(...)
Занятия в школе, конечно, будут мешать исполнению обязанностей сотрудника Подотдела по делам музеев. Мою деятельность за февраль месяц Подотдел признал (по моему отчету) «продуктивной и заслуживающей благодарности». Я купил для музея у дьякона Добрынского медные кацею, ендову и подсвечник 1742 г. и еще 12 медных монет, уплатил за все 2275 р., да еще скупал у разных лиц в Ферапонтове медные иконки и складни (на 500 р.).
29 ноября/12 декабря 1920
(...) Неделю тому назад на Зайцеве умер скоропостижно, отхлестав жену вожжами, один коммунист. «Товарищи» из Кириллова устроили ему гражданские похороны с музыкой и атеистическими речами на могиле. Похоронили его у монастыря около сушила, близ дороги. Монастырских заставили в трапезе приготовить мясной обед. В трапезе играла музыка и был митинг, на котором предложили монахиням сделаться коммунистами не по имени только, а и на деле, снять иконы, выбрать новую начальницу из послушниц, ходить на спектакли. Монахини ответили отказом.
12/25 июня 1922, воскресенье
(...)В марте он (брат Вениамин — М. Ш.), как представитель Главмузея состоял членом комиссии по изъятию церковных ценностей (я состоял таковым по Ферапонтову монастырю). Нам были высланы телеграмма, мандаты, инструкция за подписью Троцкой с предписанием следить, чтобы не были изъяты старинные вещи музейного характера. Но наши протесты и заявления записали в протокол только для виду. Все равно увезли потом все ценные вещи, невзирая на их старину.
В Кириллове ограбили все ризницы, сняли оклады и венцы с икон и увезена даже серебряная рака преподобного Кирилла — дар бояр Шереметевых XVII в. Так же у Нила Сорского и в Горицах. В Ферапонтово взяли сосуды, лампаду — дар императора Николая II, венчики и цаты с древних икон. Вениамин подавал протестующие телеграммы в Петроград и Москву и, не получив ответа, сам решил отчета туда не писать, как требовала инструкция. И я последовал его примеру, зачем зря бумагу тратить. Отобрание всюду прошло без особых препятствий со стороны клира и мирян, только в Кирилловском соборе диак Михаил вдруг вышел из себя, обозвав членов комиссии грабителями, заявив, что расстрела он не боится. Недолго спустя его арестовали, увезли в Череповец и, по слухам, присудили к 3 годам принудительных работ. Это еще больше напугало и без того не в меру робких и покладистых наших иереев. От них же первый трус наш о. Александр. Он теперь отказался от должности благочинного (...)
Недели две тому назад в Ниловой пустыни, где проживает теперь епископ Тихон, живший зиму в Леушине, был по предписанию большевиков устроен съезд духовенства трех благочинных округов. Епископу Тихону заранее была вручена резолюция с порицанием патриарха Тихона. Епископ Тихон, больной и запуганный до нервных припадков (он сидел в тюрьме в Череповце), предложил духовенству подписать ее. Но духовенство нашло ее слишком резкой и подписало другую резолюцию в смягченном тоне. Через несколько дней получается приказ снова собраться в Ниловой пустыни для подписания первой резолюции. Теперь патриарха уже не поминают на богослужении (вместо него о. Александр невнятно бормочет не то о Всероссийском церковном совете, не то о соборе).
Правда ли, что патриарх отказался от престола? Поминают ли его у вас в Петрограде? Если патриарх не отрекся, то не подлежит ли духовенство кирилловское во главе с викарием Тихоном каноническому запрещению за осуждение верховного пастыря, которого судить они не имеют права? Может быть, они теперь схизматики и к ним на богослужение ходить не следует? Что известно у вас об этой церковной смуте, устроенной большевиками при содействии Антоновых, Востоковых и других проходимцев в рясах?
4/17 мая 1923 Вознесение
(...) Архимандрит Анастасий (...) сильно оскандалился. Его заметили вечером с 2 пудовыми мешками на спине, которые он тащил из братских кладовых. Он был арестован и посажен в тюрьму. 4 апреля был выпущен на свободу до суда. Это, кажется, последний Кирилло-Белозерский архимандрит, ибо монастырь, по слухам, закрывают и монахов выселяют.
Церкви обложены теперь большими налогами. С Ферапонтфвской требуют к 1 июля 2 миллиарда (с Цыпинской церкви 1 `/2 миллиарда, соберут ли эту сумму — неизвестно) под угрозой закрытия, причем церковь угодника предположено, говорят, обратить в театр.
О церковном соборе, который будто бы собирался в Москве, у нас ничего не слышно. В Кириллове образовалась обновленческая партия (...)
Кого же у вас выбрали в митрополиты за твоим отказом? Вот какая высокая честь выпала на твою долю, но не повредит ли она тебе в глазах «товарищей»? (...)
10/23 октября 1924
(...) Монахам Кириллова монастыря запрещено было ходить с иконой, а недавно и самый монастырь закрыт (говорят, за то, что поминали патриарха) и богослужение в нем прекращено. Та же участь постигла Нило-Сорскую пустынь. Об открытии Кириллова монастыря, говорят, возбуждено ходатайство гражданами (...)
13/26 апреля 1925
(...) Земли, скот и инвентарь Ферапонтова монастыря присоединили к Лукинскому совхозу1[1 Две десятины монастырской земли отводят под показательное поле, за которым будет наблюдать агроном. Предполагается также открыть в Ферапонтово ветеринарный пункт]. Заведующий Зайцев уже перевел часть скота в Лукинское и засеял Ферапонтовские поля клевером. Монахини пока живут. Зайцев будет их брать на работу, но куда денутся старицы — неизвестно2 [2 С превращением Ферапонтова монастыря в совхоз, его древние здания и собор с фресками остаются без охраны].
Нилову пустынь отдали в распоряжение исправдома и населили арестантами. Монахам предоставили один полуразрушенный скит. Об открытии Кириллова монастыря пока не слышно (...)
19—23 ноября/2—6 декабря 1926
Занимаюсь по вечерам и чтением. Читаю «Православное обозрение» и книги, принесенные из Лукинской школы, прочел, например, «Русскую историю в самом сжатом изложении» Покровского. Любопытно читать, как этот большевистский профессор обрабатывает русскую историю по своему марксистскому трафарету (...)
18/31 января 1929
(...) Прежде всего извиняюсь, что пишу карандашом. Чернила неважные, а перо еще хуже. Ну да как-нибудь прочитаешь письмо, а о возможных перлюстраторах в черных кабинетах не стоит заботиться; а далее наоборот: чем хуже, тем лучше (пусть давятся ненавистным ятем) (...)
|
